В дни поражений и побед - Страница 11

И все-таки отряд будет таять. Тот заболел, тот поотстал, того сняли, когда он одиночкой ехал с донесением, или просто бабахнули из-за угла при случае. И так до тех пор, пока измотавшийся и обессиленный отряд не расположится на отдых и не выставит по недосмотру слабое или засыпающее от усталости охранение.

Вот тогда-то, неизвестно откуда, разом налетит и заполнит деревню банда. И прощай винтовки, патроны и пулеметы. Из рядов построенных пленников выведут сначала подозреваемых в коммунизме, потом в еврействе.

И тут же один из атаманов или заменяющий его сотник покажет свою ловкость и умение владеть шашкой, искусно отрубая поочереди с одного раза и руки, и ноги, и все, что угодно. Иногда, при наличии некоторого благоволения, например когда пленник слишком молод, или, хотя и большевик, но украинец, – могут и сразу отрубить голову.

Остальных в лучшем случае взгреют шомполами и предложат желающим вступить в банду, носящую в большинстве громкое название конно-повстанческой, ударно-партизанской или еще как-нибудь.

Впрочем, последнее обстоятельство курсантам не было знакомо. Во-первых, не было случая, чтобы курсанты сдавались, а во-вторых, если кто и попадался одиночкой, его всегда ожидала описанная постепенная смерть.

…

Атаман Битюг сегодня не в духе. – Еще бы! Что это за отряд, почему он остановился и уже, почитай, целую неделю не двигается, хотя он ежедневно нарочно посылал мелкие шайки по окрестным селам и приказывал тамошним мужикам срочно доносить об этом красным. Если бы еще в деревне остановились! Все свои люди хоть что-нибудь да сообщили бы. Не у всех же солдат замки к языкам привешаны. Так нет! И тут не так, – встали за мельницами, а в деревню только за провиантом подводы присылают.

– Эй, Забобура! – кричит он своему адъютанту, – пришли ко мне сотенных Оглоблю и Черкаша. Да пускай и Борохня придет.

Тот вышел и через десять минут вернулся с двумя сотенными. Первый – огромный, с вспухшим и пересеченным шрамом лицом и всклоченной головой. Второй – поменьше, черный, юркий, с хитрыми бегающими глазами.

Вошедшие поклонились.

– А где Борохня?

– Борохня перепимшись и не встает.

– Экие скоты! Только вас и хватает на то, чтобы водку дуть. Ну! – обратился он к вошедшим, – что нового?

– Да кажись ничего пока, – ответил Черкаш. – Разве только, что вот от Могляка наши вернулись, что пакет возили.

– Отряд где?

– Стоит!

– Ну, а возле Барашей как?

– Как приказывали. Дорогу снимают.

– И много сняли?

– Побольше верст пятка, подле Яблоньки своротили. Да так порознь ребятишки гайки крутят.

– Две деревни да волы – пар двадцать работают, – добавил Оглобля.

Вошел Забобура и передал пакет. В нем главарь соседней банды Шакара сообщал следующее:

«Командующему Волынско-повстанческим отрядом атаману Битюгу.

Для поддержания связи, а также для своевременного предупреждения вашего уничтожения сообщаю следующее. Что захваченный мною коростеньский большевик, после всесторонней обработки, показал, что на территорию войск ваших вызван из Киева особенный отряд не из красноармейцев, а из отборных большевиков, кои готовятся у них к офицерскому званию, а потому дошлый до всяких военных приемов».

Дальше после титула «Атаман степного истребительного отряда». – печатными буквами стояла подпись: Шакара.

– Вот! Вот… – сунул разгневанный Битюг в лицо сотенным бумагу. – Дураки, черти криворожие. Не могли до сих пор узнать, что тут – не солдаты, а юнкера ихние. Да не я буду, если они не рыщут по ночам по всем направлениям, когда вы пьянствуете да дрыхните!

– Забобура! – продолжал он. – Могляку приказ. Ночью потревожить их с тыла. Долго пусть не дерется. Но чтобы ночь не спали те тоже. Мы их закрутим. А ты! – закричал он на Оглоблю. – Распустился сам и ребят своих распустил. Зачем Семенки сожгли, когда я одно Крюково спалить приказывал?

– Точно! Ошиблись маленько, – бормотал, пятясь к выходу, Оглобля.

– То-то – ошиблись!

В лагере дымились костры; над обеденными котлами играла гармония, слышался смех и ругательства. Занимался каждый, чем хотел. Тут кучка, лежа и сидя в самых разнообразных позах, резалась в затасканные карты перед грудкой петлюровских «карбованцив». Там человек десять окружили бутыль с какою-то мерзостью и перекачивали ее содержимое кружками в желудки.

А вот и занятые настоящим делом: один с упорством окорачивает ствол винтовки наполовину, превращая ее при помощи подпилка в специально бандитский карабин. Другой вплетает в конец нагайки тяжелую свинчатку, и, очевидно заранее предугадывая последствия от удара ею по чьей-то спине, довольно улыбается.

Кто они? – Эти Черкаши, Оглобли, Могляки, Свинстунчики? Что это за народ без имен и фамилий, с одними только кличками, наполнивший собой все поля, леса, деревни и хутора Украины?

Объединяет их грабеж, водка и страх уже за совершонные преступления. И чем дальше, тем основательнее опасения, так как руки каждого пачкаются все больше и больше в крови. И бросив всякий расчет на возможность сближения с красными, они доходят до крайних пределов жестокости и ненависти. – Один ответ!

Встречаются в лагере и бабы. Да недалеко ходить. Вот атаманова Сонька. Эх, хороша штучка! И конь у нее есть белый с яблоками, «сам» подарил, из учумского совхоза достали. Поймают москаля, приведут связанного.

Кто кричит: зарубить, кто – повесить, а она – тут как тут! Подъедет она, – раз плетью, два, сшибет с ног конем и затопчет. Умный конь-то, наваженный. Благородная сама, из актрис, кажется – петербургская. Затопчет и смеется: