В дни поражений и побед - Страница 15

Садик был пуст, и никого в нем не было, только жирный кот развалившись спал на круглом столике. Он подождал еще немного, – все оставалось попрежнему. Вдруг дверь хлопнула, и через веранду торопливо промелькнула знакомая фигурка и снова скрылась.

«Экая недогадливая! – подумал Николай. – И не взглянула даже».

Через некоторое время Эмма показалась снова, торопливо накинула на-ходу шарф и вышла на улицу.

Николай пропустил ее мимо, потом последовал за ней немного поодаль, до тех пор пока не миновали они несколько уличек, наконец подошел и осторожно взял ее за руку.

Она сильно вздрогнула, но, увидевши его, не удивилась, а проговорила только торопливо и возбужденно:

– Я знала уже, что вы вернулись, и шла сама к тебе. Идем!

– Куда?

– Все равно! Подальше отсюда только.

Они пошли широкими улицами Киева. Почти всю дорогу они ничего не говорили.

Наконец, на одном из бульваров они выбрали самую глухую скамейку в углу и сели.

– Что с тобою, Эмма? Ты чем-то расстроена… взволнована.

– Немудрено! – горько усмехнувшись, ответила она. – Можно бы и совсем с ума сойти.

– Ну успокойся! Что такое? Расскажи мне все по порядку.

– Хорошо!..

И она, путаясь, часто останавливаясь, рассказала ему о том, как весь месяц шли в ее доме совещания петлюровцев. Ее вотчим, офицер петлюровской армии, вернулся домой, словно Киев уже не принадлежал красным.

– Эмма! – сказал Николай, заглядывая ей в лицо. – Тех сведений, которые ты мне сообщила, вполне достаточно. Завтра же эта предательская игра будет прекращена. А теперь скажи – ты любишь меня?

Она просто ответила:

– Ты знаешь!

– Ну вот! Я тебя тоже, – это видно было уже давно. Но теперь беспокойное и тяжелое время, скоро будет выпуск, и я уеду на фронт. Думать о чем-нибудь личном сейчас нельзя. Но вырвать тебя теперь же из этого болота, которое называется твоим домом, необходимо. Ты согласна?

– Да! Но…

– Ничего не «но». Я сегодня же переговорю с комиссаром, и мы что-нибудь устроим. А потом, когда мы уйдем на фронт, ты уедешь в Москву к моей матери… Ничего не «неудобно». Во-первых, отец – коммунист, и он только рад будет оказать тебе всяческую помощь, во-вторых, моя мать все-таки приходится же тебе теткой.

Они встали и пошли обратно. Несмотря на поздний час, на улицах города было шумно, светло и людно. Повсюду мелькали огни кабачков, подвалов. Сквозь открытые окна ресторана доносились громкие звуки марша, сменившиеся вскоре игривыми мотивами сначала «Карапета», потом «Яблочка», потом еще чем-то.

– Раньше были денежки, были и бумажки,

– доносился чей-то высокий ломающийся тенор, -

– А теперь Россия ходит без рубашки.

Ото всего веяло разгулом распустившейся и чающей скорого избавления буржуазии.

Николай проводил Эмму до самого дома.

XIX

Владимир был сыном слесаря и часто помогал отцу в работе. Потому ему не стоило особенного труда сделать по восковому слепку ключ для двери комнаты начальника курсов.

Сергей зашел к Ботту, объяснил в чем дело и попросил под каким-нибудь предлогом увести Сорокина на час с курсов.

– Хорошо! – согласился тот. – Как раз кстати, нам нужно съездить с докладом о работе отрядов.

Когда увозивший их экипаж скрылся, Сергей и Владимир отправились в темный конец коридора, отперли новым ключом дверь, заперлись изнутри и огляделись. Квартира состояла из двух хорошо обставленных комнат. Они осторожно перерыли все ящики и полки, но ничего подозрительного не нашли.

Они уже собрались уходить, как Сергей остановился в маленькой темной прихожей возле заставленной умывальником, наглухо завинченной печки. Отодвинули… развинтили и открыли тяжелую дверку. В глаза сразу же бросились какие-то бумаги и письма.

– Ага! – сказал, просмотревши мельком, Сергей. – Это-то нам и нужно. Теперь и слежка излишнею будет.

И он положил все обратно.

Ночью пришел Николай и подробно рассказал обо всем комиссару и товарищам. Сведений набралось более чем достаточно. Решено было Сорокина арестовать сейчас же, а об Агорском сообщить в Чека. Николай рассказал также Ботту о том, что сделала для них Эмма и о ее положении. Ботт охотно согласился дать ей небольшие задания по клубной работе на курсах. На первое время это было удачным разрешением вопроса.

Теперь нужно было произвести арест.

Все четверо направились к кабинету. Сергей подошел и нажал кнопку фонического аппарата, вызывая квартиру. Через несколько минут послышался ответный гудок и потом вопрос:

– Я слушаю! Кто у телефона?

– Дежурный по курсам. Вас просят по городскому от начальника гарнизона.

– Сейчас приду.

Вскоре послышались шаги, вошел Сорокин и направился к телефону.

– Алло! Я слушаю. В чем дело?

– Дело в том, что вы арестованы, – проговорил подходя Ботт.

А Владимир твердо положил руку на кобур его револьвера.

Генеральское лицо начальника побагровело от бессильной злобы, и он понял, кажется, что игра его проиграна, но темные точки направленных на него ноганов заставили его отказаться от мысли о сопротивлении. Он ни о чем не спросил, не поинтересовался даже о причинах такого внезапного ареста, а только процедил негромко:

– Что же! Пусть пока будет так!

Его отвели в крепкую камеру бывшего карцера и к дверям и к окну выставили надежные парные посты.

Всю ночь не спали наши товарищи. Долго Ботт говорил с кем-то по телефону, потом отсылал захваченные бумаги с прискакавшим откуда-то верховым. Квартиру обыскали еще раз. Помимо всего там нашли еще тщательно завернутую новенькую генеральскую форму и двадцать пар блестящих, вызолоченных, на разные чины, погон.